Касаясь трех великих океанов,
Она лежит, раскинув города,
Покрыта сеткою меридианов,
Непобедима, широка, горда.

Но в час, когда последняя граната
Уже занесена в твоей руке
И в краткий миг припомнить разом надо
Все, что у нас осталось вдалеке,

Ты вспоминаешь не страну большую,
Какую ты изъездил и узнал,
Ты вспоминаешь родину — такую,
Какой ее ты в детстве увидал.

Клочок земли, припавший к трем березам,
Далекую дорогу за леском,
Речонку со скрипучим перевозом,
Песчаный берег с низким ивняком.

Вот где нам посчастливилось родиться,
Где на всю жизнь, до смерти, мы нашли
Ту горсть земли, которая годится,
Чтоб видеть в ней приметы всей земли.

Да, можно выжить в зной, в грозу, в морозы,
Да, можно голодать и холодать,
Идти на смерть... Но эти три березы
При жизни никому нельзя отдать.
                         1941 год.

   Всю жизнь любил он рисовать войну. 
   Беззвездной ночью наскочив на мину, 
   Он вместе с кораблем пошел ко дну, 
   Не дописав последнюю картину.

   Всю жизнь лечиться люди шли к нему, 
   Всю жизнь он смерть преследовал жестоко 
   И умер, сам привив себе чуму, 
   Последний опыт кончив раньше срока.

   Всю жизнь привык он пробовать сердца. 
   Начав еще мальчишкою с "ньюпора", 
   Он в сорок лет разбился, до конца 
   Не испытав последнего мотора.

   Никак не можем помириться с тем, 
   Что люди умирают не в постели, 
   Что гибнут вдруг, не дописав поэм, 
   Не долечив, не долетев до цели.

   Как будто есть последние дела,
   Как будто можно, кончив все заботы,
   В кругу семьи усесться у стола
   И отдыхать под старость от работы...
                    1954 год.

Июнь. Интендантство.
Шинель с непривычки длинна.
Мать застыла в дверях. Что это значит?
Нет, она не заплачет. Что же делать — война!
"А во сколько твой поезд?"
И все же заплачет.
Синий свет на платформах. Белорусский вокзал.
Кто-то долго целует.
	- Как ты сказал?
	Милый, потише...-
	И мельканье подножек.
	И ответа уже не услышать.
	Из объятий, из слез, из недоговоренных слов
	Сразу в пекло, на землю.
	В заиканье пулеметных стволов.
	Только пыль на зубах.
	И с убитого каска: бери!
	И его же винтовка: бери!
	И бомбежка — весь день,
	И всю ночь, до рассвета.
	Неподвижные, круглые, желтые, как фонари,
	Над твоей головою — ракеты...
	Да, война не такая, какой мы писали ее, — 
	Это горькая штука...
1941 год.

	Вот здесь он шел. Окопов три ряда.
	Цепь волчьих ям с дубовою щетиной.
	Вот след, где он попятился, когда
	Ему взорвали гусеницы миной.

	Но под рукою не было врача,
	И он привстал, от хромоты страдая,
	Разбитое железо волоча,
	На раненую ногу припадая.

	Вот здесь он, все ломая, как таран,
	Кругами полз по собственному следу
	И рухнул, обессилевший от ран,
	Купив пехоте трудную победу.

	Уже к рассвету, в копоти, в пыли,
	Пришли еще дымящиеся танки
	И сообща решили в глубь земли
	Зарыть его железные останки.

	Он словно не закапывать просил,
	Еще сквозь сон он видел бой вчерашний,
	Он упирался, он что было сил
	Еще грозил своей разбитой башней.

	Чтоб видно было далеко окрест,
	Мы холм над ним насыпали могильный,
	Прибив звезду фанерную на шест -
	Над полем боя памятник посильный.

	Когда бы монумент велели мне
	Воздвигнуть всем погибшим здесь, в пустыне,
	Я б на гранитной тесаной стене
	Поставил танк с глазницами пустыми;

	Я выкопал его бы, как он есть,
	В пробоинах, в листах железа рваных, — 
	Невянущая воинская честь
	Есть в этих шрамах, в обгорелых ранах.

	На постамент взобравшись высоко,
	Пусть как свидетель подтвердит по праву:
	Да, нам далась победа нелегко.
	Да, враг был храбр.
	Тем больше наша слава.
       1939 год.